Весна и все такое....

[ape]

Вот и настало – и даже почти уж прошло – то время, о котором еще осенью хотел рассказать: когда слыхать, как трава растёт.
...Растет себе, растет, уперевшись зелененькими мягонькими еще остриями в хоть и гниловатую, но сплошную крышу бэушной листвы и скручиваясь в бледно-зеленые пружинки, а потом – р-р-р-раз – и поехала крыша, распрямилась пружинка, сухой лист ворохнулся: и там, и ту, и по всему лесу нет-нет, да и СЫГРАЕТ отпихиваемый (весна идет, весне дорогу!) лист. В лугах так не слыхать: и листьев меньще, и акустика не та. Да и в лесу лучше слушать затемно – чтоб ни птицы не пели, чтоб ни машина не бурчала под боком, ни музыка из нее, и даже чтоб ни костер, и ни веселое бла-бла-бла возле него. И из палатки не услышишь. Самое то, когда удалишься от бивака в заросли угадайте с трех раз за какой надобностью .
Еще люблю начало мая за то, что любимая Сибирь, припозднившаяся с пробуждением, как раз догоняет европейскую Россию и там сейчас то же самое – разумеется, с поправкой на контрастность, щедрость и размах. Сибиряки собирают мохнатые фиолетовые (реже - белые) прострелы, которые зовут подснежниками, и хрумкают дикой черемшой.
На даче, правда, мы развели и прострелы и черемшу. Али мы не сибиряки?!
А в Сибири мне не хватало обычных подснежников – пролесков.

Небольшое сезонное отступление по случаю черемши... В Сибири черемшу называют КОЛБА. Отсюда и вырос один из самых экзотических топонимов Новосибирской области «деревня Колбаса». Речка была такая – Колба-су, на ней – деревня. Речку переименовали незаметно, а у деревни тюркское «су» обтесали в «са» (это в Сибири сплошь и рядом).
Сама черемша, по мере наступления огородного разнотравья, теряет актуальность; по мере роста, становится все более незаметной. Веселые майские стрелки разрастаются в широченные (с ладонь) жесткие листья – ни тебе ни вкуса ни (почти!) запаха. Правда, однажды угораздило нас в конце августа поставить палатку на черемше… На второй день – и уже до самой смены стоянки – стали меня преследовать гастрономические галлюцинации в легких чесночных тонах, особенно яркие на фоне скудного и торопливого экспедиционного рациона. А еще, в местах обжитых, бывает, что коровы черемши натрескаются – молоко начинает слегка горчить… Па-адумаешь, на Белом море, бывает, что и рыбкой молоко припахивает.

В Сибири тоже сейчас лопаются почки, березняки подернуты зеленой дымкой. Еще миг – и станут непрозрачны. «Зеленый шум…». Словом ШУМ еще и пену называют. Не знаю уж, как это соотносится с немецким schaume, но – однозначно – красиво.

И – все. И – кончилась для меня весна. Ну, там, остались мелкие нюансы: поднимется в мой рост меленькая, но уже кусачая крапива… вымахают и освирепеют нежные, плоские, пушистые детеныши чертополоха… Деревья распустились – кончилась геодезическая лафа. В русско-японскую войну очень наши военные недолюбливали летом заросли гаоляна. Слово ГАОЛЯН почти собирательным стало, как сейчас ЗЕЛЕНКА. …Вот и я в душе тоскую: «Зеленка пошла». Но если раньше я горевал, если деревья насквозь не просматриваются, то с нынешним спутниковым инвентарем еще и вверх поглядываю: из-под дерева нужных 4 спутника не нащупает умная машинка
А кругом полыхала трава. Недели две изо всех сил ждали дождя, глядели на далекие пугающе подвижные дымы… Почти на моих глазах занялись и выгорели несколько домов в садоводческом товариществе. А погода словно издевалась: раздувала низовые пожарики, скручивала пыль в смерчики и роняла издевательские одиночные капли, способные разве что пятен наставить на пропыленных одежках… Оживилась наша деревня, когда сказали, что опять Москва делает себе чистое небо ко дню Победы: - Во-о-от, сейчас весь дождь будет наш !
И дождь таки был! Как раз 9 мая. Он честно отстоял в задних рядах всю нашу по провинциальному свойскую и трогательную официальную часть, а с обеда припустил – я уже топтался к тому времени в 10 км от дома на очередном горелом поле…
. А вечером, взбодренные дождичком запели наконец-то соловьи. Но это, как говорится, уже совсем другая история.